[yuuu]

из последнего: йа отчислилось с курсов. да, будем привыкать жить с мыслью, что мы не переводчик и не культуролог)))
ну вот. из недавнего - вроде в воскресенье фест прошел. нет, в смысле, он точно прошел, но впечатления какие-то... смазанные, что ли? то есть личных - много, а каких-то обьективных - нету((( да и позитива - не столько, сколько в прошлый раз(((
о, да. из предпоследнего. я тут понаписала чего-то. то есть частично написала нового, частично отредактировала старое. ну, как обычно, короче.

иллюстрация случайно забредшей мысли (курсивом - стихи)

У меня на столе стоит фотография девушки. В рамке. В рамке – фотография, а не девушка, конечно. Коллеги иногда интересуются, кто это. Интерес проявляется по-разному – вежливо, назойливо, вежливо-назойливо.
Вообще-то я понятия не имею, кто она такая. Моментальный снимок, сделанный уличным фотографом. Ничего личного, хехе.
Такие фотографии на свету долго не хранятся. Даже в нашем гадючнике, где свет раз в полвека, да и тот искусственный, она потихоньку темнеет. Когда-нибудь выцветет полностью – на белом бумажном квадрате останется одна чернота. Мертвое искусство. Очередной квадрат Малевича. Но сейчас еще можно разглядеть в правом углу наши силуэты, случайно попашие в кадр.
Той весной было очень холодно. Я не шибко люблю холод, а то, что не люблю, запоминаю плохо. Не помню лица того фотографа. Не помню, сколько заплатил ему за фотографию. Хельге страшно понравилось – «Ну ты посмотри, прямо тематическая фотка в личное дело: вечно в тени, вечно невидимы!» – она смеялась, дурачилась, пела что-то киношное...
Хельгу я помню очень хорошо.
Ужасная смерть. Куда больше подходит эпитет «отвратительная», но Хельга слишком дорога мне, чтобы говорить о ней такое.
Теперь Хельги больше нигде не осталось. В каком-то смысле ее и не было никогда – как и всех нас. Ни имен, ни возрастов, ни семьи, ни документов, ни вредных привычек. Имя «Хельга» придумал ей я – оно подходило к ее волевому подбородку и светлым косам. Теперь Хельги нет почти окончательно – от нее осталась только тень на краю снимка, который все темнеет и темнеет. Возможно, когда он окончательно потемнеет, это будет значить, что Хельга заняла его полностью – поглотив дождливое небо, площадь и девушку в белом пальто. И в зеркале черном увижу лицо... Впрочем, никакой необходимости в этом нет – лицо Хельги я не забуду никогда.

фик, вроде бы. пероснажи - на паях: половина принадлежит мне, половина - Sin_Ko

К заброшенному дому подьезжает машина. Останавливается под деревьями.
За рулем – Иджи, белый мужчина двадцати трех лет от роду, внешность которого ничем не оправдывает столь экзотическое имя. Глаза его полуприкрыты, дыхание размеренно – он словно в трансе.
- Пойдешь одна? – спрашивает он. Судя по тону – просто уточняет детали. Хотя они, конечно, никогда ничего не планируют заранее. В силу специфики работы.
- Ты же всегда со мной, - улыбается ему Сара. Этой маленькой горбоносой брюнетке больше подошло бы имя с двойным «р». Напарник чуть качает головой – почти незаметно.
- Пригляжу. Иди, - он не говорит ничего типа «удачи» или «будь осторожна». В конце концов, ее удача – это по большей части он.
Сара выходит из машины. Шумно втягивает воздух, раздувая ноздри. Даже отсюда чувствуется запах затхлости. Старый дом.
Она старается не думать о тех, кто там живет. Предосторожность совершенно лишняя – они, ясен день, и так уже знают об их визите. Уже как минимум неделю.

Девочку она находит первой. Лет 15 на вид. Альбиноска. Мия С...ки, точно как на фото. Кажется, за два года она почти не изменилась. Сара сличает видимое с вычитанным из досье, спокойно позволяя девочке (обоим детям) вытягивать из нее информацию. Какие могут быть секреты... от своих?
От Индиго?
Девочка смотрит на нее настороженно. Хмурится. Сара улыбается ей. Искренне. Она не в состоянии улыбаться неискренне.
Тянется рукой за спину...
...вытягивает из-за ремня револьвер и спокойно, на одном задержанном выдохе, выпускает в девочку все шесть пуль.
А вот и мальчик.
«Так», отмечает Сара, разворачиваясь лицом к двери, из-за которой доносится вой – без всяких «похоже» и «напоминает», именно вой – «минимум две с сердце. Все. Теперь второй».
Мальчик налетает на нее, вцепляется в горло руками, и они вместе падают на пол. Спина вспыхивает мгновенной болью – синяк останется! – упершись пяткой в пол – «обожаю кеды, идеальное сцепление с поверхностью, правда, Идж?» – Сара выворачивается, оказываясь сидящей верхом на противнике. Мальчику уже без разницы – в глазах ни капли мысли. Да, больно. Не бойся, это ненадолго.
Сара чувствует, как мнется под чужими пальцами трахея. Силен, нэ?
«Не отвлекайся! – приказывает Иджи. – мачете».
А, ну конечно. Мачете. Ну извини, не настолько «ненадолго».
Дышать Сара уже не может. Поэтому начинает считать секунды.
Через шесть минут восемнадцать секунд все заканчивается.
Комната в брызгах крови. Сара сидит на куче медленно разлагающихся клеток. Шетьдесят килограммов органики.
«Иииии...»
«Что там?»
«От... пусти... уже...»
«Совсем?»
«Почти...»
Иджи выдергается. Уходит.
Сознание проясняется.
Я.
Только что.
Убила.
Двух детей.
Я только что отрезала живому человеку голову.
А перед этим застрелила его сестру.
У меня не было причин их убивать. У меня не было такого приказа.
Я все сделала правильно.
Я сижу на коленях в луже крови.
Я чудовище.
Я Индиго.
Я...

Встать на ноги удается не сразу. Отходняк, конечно же, ну и пол скользкий (от крови... не рассуждать!). Но надо. Надо-надо-надо...
Она подбирает голову мальчика – на шее до сих пор видны жутковатого вида зарубки, которы место на стволе дерева, а не человеческом теле – и идет ко второму телу. Ну да, телу. Мия С...ки больше здесь не живет.
Приходит снова встать на колени – нагибаться Сара сейчас не рискует. На девичьем личике – все то же выражение недоумения. Но уже с легким налетом обиды. Сара закрывает ей глаза. Перехватывает мачете поудобнее.

нарутофик. про воспитание трудных детей посредством четвертой воли.

- Я уже давно не маленький, - ворчит Итачи.
- Разумеется нет, - соглашается Кисаме. Соглашается быстро и охотно, как и всегда, сколько Итачи его знает.
- И я совершенно спокоен.
- Ну конечно, - никакого скепсиса в голосе. Совершенно серьезный тон. Так почему у Итачи стойкое ощущение, что над ним смеются?!
- И это... совершенно необязательно, - он все-таки краснеет.
Ему действительно стыдно за себя. За охрипший от рыданий голос и красные, наверняка, глаза.
Нервный срыв? Да, слышали про такое. В книжках читали. Глупости это все. С нормальными людьми такого не происходит. Ну, со мной-то точно не произойдет никогда.
Вот и не зарекайся.
Сорвался. Наорал на того, кто рядом оказался. На рыбу эту. На эту тупую непрошибаемую рыбу. Голос сорвал. И разрыдался в итоге сам же. Истерика. Глупо и унизительно.
Еще унизительнее – прийти в себя, сидя у кого-то на коленях. Если тебя при этом еще и укачивают...
- Хватит, - рычит Итачи. У него уже и уши красные.